***

[Imiriel]

Как только стрелки часов переваливают за три часа дня, воздух в маленьком городке, висящем под заснеженными вершинами Апеннин становится колючим и удивительно прозрачным. В нем четко разделяются ароматы жареного на огне мяса или каштанов, или несущийся отовсюду аромат трюфелей, действующий на меня, как наркотик. Трюфели - белые или черные - моя самая большая гастрономическая слабость.
На площади музыканты играют ритмичную народную музыку, от которой хочется пуститься в пляс. Бары звенят кофейными чашками и разливают ликёры - grappa, amaro, sambuca. Бесчисленные стенды маленьких производителей продуктов с трюфелями полны покупателей, я набираю баночки соусов - tartufata bianca, tartufata classica nera и другие, и, конечно, pappardelle al tartufo. Дома уже есть целый запас любимых продуктов - козий сыр с трюфелем из Тольфы и восхитительная mostarda di mele cotogne al tartufo (конфетюр из ранеток с трюфелем), идеальная для сырных тарелок. И хоть сейчас - время novello (молодого вина), мой домашний винный погреб заполнен любимыми и насыщенными красными из Пьемонта, Тосканы, Умбрии. Осень - время уюта, время побыть наедине с собой, когда тепло нужно искать дома и в душе.

@музыка: Stay with my heart - Sophie Zelmani

@темы: Мир вокруг, Italia

Comments

[alwdis]

Я, конечно, там не был, и мед-пиво не пил,

но

но...

Ламедонский праздник недолго пробудет серьезным, даже если он и не в Ламедоне. Надо было перепробовать не меньше десятка сортов вина, а также воздать должное куда большему числу блюд. По счастью, от каждого можно было брать понемножку… но всё равно, испытание оказалось серьезным. Колбаски, тушеные вместе с виноградом в винном соусе так, что тот застывает как желе, узорочье пресного теста с соусом из зеленых помидор, перцы, внутри которых оказывались сардельки, паштет из куриной печени с каперсами и еще не понять чем, ломтики копченого мяса с жареной тыквой, просто горящей от смеси перцев… во рту был огонь, его надо было залить, чаша шла по кругу, от прежней неловкости не осталось и следа, Иорет говорила и говорила, что она ведь всех, кроме господина Денетора и еще тебя, Таургон, знала ведь совсем такими крошечными, что просто комочек, а теперь такие все красавцы, что просто залюбуешься, и жаль, тут нет госпожи Митреллас, уж она-то, должно быть, чудо как хороша стала… в другой день бесконечная словоохотливость Иорет показалась бы им невыносимой, но сейчас все улыбались, пока она говорила, и смеялись, когда она всё-таки закончила – и даже прежде, чем новый урожай винограда созрел, как заметил Паразд.

[Imiriel]

alwdis, какой замечательный отрывок! и как точно похоже на праздники, которые здесь называются le cantine aperte - открытые погреба.

[alwdis]

Imiriel, так оно с Тосканы и списано

у меня такого много...

Они приехали даже раньше, чем явились крестьянки – гордые, шумные и веселые. О здешнем хлебе все путешественники уже знали, брали прямо из рук хозяек, не давая тем даже положить на скатерть. Это были небольшие булки, их полагалось не разрезать, а разламывать руками. Таургон послушно отломил горбушку…
…ему в лицо пахнуло летом. Медвяным, душистым летом, когда аромат лугов плывет в воздухе и кажется, что его можно толстым слоем намазывать на этот самый хлеб.
Но вокруг был всё тот же январь, голые деревья, пожухлые травы.
– Что это? – спросил он, ни к кому не обращаясь.
– Это лаванда, – услышал он голос Госпожи Шеш. – Они собирают ее цветы летом, а зимой добавляют их в хлеб.

[Imiriel]

alwdis, мммм! мне кажется, я этот аромат сейчас почувствовала! а еще с лавандой делают сыр и масло.. А хлеб в Тоскане и Умбрии, к слову, пресный, туда совсем не добавляют соли. Зато мясо (которое, обычно, исключительно сырокопченое) - колбаски, прощутто и еще тысячи вариаций - более соленые, чем в других частях страны.

[alwdis]

Вот эти тонкости с солью я не знала

могу и хлебушка подкинуть

– Посмотрим, что там?
Таургон со своей спутницей уже привычно катались вдвоем. Внимание северянина привлекло большое сооружение на краю ближайшего селения, вокруг которого собирались крестьяне.
– Это общинная печь, – сказала Госпожа Шеш. – Здесь же сам видишь какие зимы, большая печь в доме это хищник, не прокормить. Хлеба пекут в этой. Раз в неделю, с рассвета до темноты.
...
Они подъехали поближе. Крестьяне как раз вынимали хлеба.
– Фейэделэм, лаань, угощайтесь! – подошел к ним один.
Они спешились, он отрезал им по куску оглушительно пахнущей ковриги.
Шеш откусила осторожно, думая о Севере, где вот такой обычный хлеб – праздничная еда на столе лорда.
Она украдкой посмотрела, как ест Таургон. Он жевал медленно, его глаза улыбались, он наслаждался вкусом.
Идешиг эшшеш – поговорка южная, но на Севере она еще уместнее.
– Хорош! – провозгласил крестьянин.
– Да, хорош, – кивнул арнорец. И спросил, показывая на странный знак, оттиснутый на ковриге (разобрать рисунок было сложно): – Что это?
– О, эта печать служила моему деду, а прежде его деду, а прежде…
– Они помечают, где чьи хлеба, – прервала его восторги Шеш. – Печь же общая, несколько семей ставят сразу.
– Верно, верно, лаань! – обрадовался тот.
Им оставалось поблагодарить за хлеб и уехать… но тут крестьянин решился:
– Я хочу угостить вас! Я сегодня с утра взял требуху молодого ягненка, совсем молоденького, нежного… я обжарил ее с чесноком, а сейчас она ждет-ждет меня и тушится в белом вине… медленно-медленно, и мой дом благоухает лучше, чем у любого лорда! Вы обмакнете хлеб в сок этих потрохов…
– Довольно! – засмеялся Таургон, не выдержав. – Мы едем к тебе, иначе захлебнемся слюной прямо сейчас.
Шеш кивнула.
На обед в лагерь они не вернутся, но они же не маленькие дети, чтобы их хватились.
Дом их похитителя оказался на противоположном краю селения, так что они отправились в объезд холма, через оливковую рощу. Крестьянин вел их широким сильным шагом, Таургон без труда шел рядом с ним, держа коня в поводу, а Шеш, чтобы не отстать, ехала верхом.
Их хозяин не менее вдохновенно рассказывал, какой студеный декабрь был в эту зиму, какие злые были ветра, и как крестьяне мучились («о, это было страдание, мука, пытка, кошмар, крушение! только тот, кто прошел через это, только тот постиг смысл слова «ужас»!» – говорил он с таким смаком, что получалось не жалеть его, а восхищаться его жизнелюбием), собирая оливки.
– Олива! – говорил он, царским жестом обводя свои владения. – Ее ствол силен, как верность, морщинист, как руки старухи, ее мякоть горька, как ревность, а масло драгоценно, как подлинная любовь.
Таургон, за годы жизни в Гондоре привыкший к тому, что оливковое масло всегда на столе, корил себя, что никогда не задумывался, откуда и как оно берется.
...
Крестьянин, кажется, не заметил, что гость не слушал его. Он черпал восторг во всем, что его окружало, и щедро отдавал обратно миру.
Они добрались до его дома.
Привязали коней, вошли, согнувшись под притолокой.
– Вы посмотрите, каких гостей я привел! К кому еще в дом входили такие красивые господин и лаань!
Статная хозяйка торопливо поклонилась им, сложив на груди руки, и засуетилась у стола. Пара детишек испуганно юркнули в угол и оттуда сверкали глазами, чернющими от любопытства.
Гостей усадили за стол, хозяева сели с ними, а вот дети должны были ждать, пока наедятся старшие.
К потрохам полагались тушеные зеленые тыквы («Видели бы вы, как они лежат у меня в кладовой! Одна на одной, просто крепостная стена! И каждая хвостиком вниз, к земле, ровненько. Мы собрали их в сентябре, когда они еще недозрелые, когда они еще твердые, мы собрали их и уложили на зиму. Мы будем есть их еще и месяц, и два, и три… и только в мае, когда уже всё будет в зелени и в цветах, только тогда в нашей кладовой покажется дно») и обещанная подлива. Вкусно было так, как и расписывал их похититель. Хотелось есть и есть это… но еще ведь ждут дети, и вообще – кто знает, насколько на счету у хозяев каждый этот кусок.
Заметив, что Шеш стесняется взять добавки, хозяйка рассмеялась:
– Ешь, лаань, ешь, не бойся! Женщина от еды не толстеет, женщина толстеет совсем от другого!
Лукавый блеск ее глаз говорил о том, что дочь лорда поняла ее правильно.
То ли винная подлива делала свое коварное дело, то ли от бесконечной болтовни хозяина шла кругом голова, а только оба почувствовали себя усталыми, так что стали извиняться и говорить о том, что им всё-таки надо ехать, пока их отсутствие не…
Им наконец позволили уйти.
Они пустили коней вскачь – нет, не торопиться нужно было, нужно было протрезветь. И не в винной подливе дело; съесть такую за обычным столом – и не заметишь.
Речи хозяина пьянили сильнее.
Сладость и соль. Праздник из ничего. Даже из того, что у тебя забирают большую часть таким трудом добытого масла, прикрываясь именем йогазды.