И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Солнце льется отовсюду. Я выключаю свет в большой аудитории, чтобы с самого утра видеть его, ощущать его тепло, наблюдать, как белый снег начинает слеживаться и слегка таять на открытых пространствах. Но небо здесь еще холодное, бесцветное, и я даже не знаю, когда оно прогреется и станет ярким. Зимой замерзает и вода, и небо. Они становятся похожего, белесого безжизненного цвета, и люди оказываются внутри глицеринового шарика со стеклянным небом и стеклянной землей, в надежде, что его время от времени будут переворачивать, чтобы падающий снег оживлял стеклянеющие чувства.
Но мартовское солнце дарит надежду. Оно выходит каждый день, заставляя больше улыбаться и думать о весенних радостях. Молодой булочник радуется еще холодному, но утреннему солнцу, молодая девушка открывает дверь молодому булочнику, чтобы тот мог поставить горячий хлеб на прилавок и открыть его для всех желающих раньше времени.
Я улыбаюсь всем - старым трамваям, уголку той Москвы, которая казалась мне уже утраченной, кофейням и пекарням. Трамвай звенит по старым рельсам, а я, повиснув на подножке, вглядываюсь в переулки и улочки, скрывающие в глубине уютные дворы с историями. Мартовское солнце помогает этой иллюзии, усиливая ее, и кажется, вот-вот откуда-нибудь выйдут люди в старинных костюмах, и я буду смущаться их необычной старой манере говорить. Я проезжаю большую библиотеку, куда теперь могу заходить каждый день, фабрики (кажется, я даже слышу стремительную маршевую музыку и стук железа первых рабочих), миную мещанские дома, пробегая взглядом по небогатому, но уютному архитектурному образу, и уже представляю, как зазеленеют и зацветут к моему возвращению старые каштаны и липы.
Но мартовское солнце дарит надежду. Оно выходит каждый день, заставляя больше улыбаться и думать о весенних радостях. Молодой булочник радуется еще холодному, но утреннему солнцу, молодая девушка открывает дверь молодому булочнику, чтобы тот мог поставить горячий хлеб на прилавок и открыть его для всех желающих раньше времени.
Я улыбаюсь всем - старым трамваям, уголку той Москвы, которая казалась мне уже утраченной, кофейням и пекарням. Трамвай звенит по старым рельсам, а я, повиснув на подножке, вглядываюсь в переулки и улочки, скрывающие в глубине уютные дворы с историями. Мартовское солнце помогает этой иллюзии, усиливая ее, и кажется, вот-вот откуда-нибудь выйдут люди в старинных костюмах, и я буду смущаться их необычной старой манере говорить. Я проезжаю большую библиотеку, куда теперь могу заходить каждый день, фабрики (кажется, я даже слышу стремительную маршевую музыку и стук железа первых рабочих), миную мещанские дома, пробегая взглядом по небогатому, но уютному архитектурному образу, и уже представляю, как зазеленеют и зацветут к моему возвращению старые каштаны и липы.