В холле театрального центра становится всё шумнее, эти разговоры, кажется, об одном и том же, слух вылавливает одинаковые слова. Но первые звуки спектакля заставляют замолчать, дарят невероятную тишину, в которой вдруг появляется белый человек с красными глазами. Danio Manfredini, в настоящем, или прошлом, или будущем. Так сложно уловить эту грань. Он один, в белой комнате, в пустоте, один на один с залом, который не дышит. В висящей на протяжении всего спектакля тишине слышатся только далекие шумы синхронного перевода с итальянского, в наушниках у зрителей. На протяжении всего спектакля меня не оставляет ощущение натянутой до предела нити, которая в любой момент может порваться. И когда мысленно достигаешь этого момента, актер начинает кланяться. Я выдыхаю, выпуская внутреннее напряжение.
 Gabriel-Hound, спасибо. За этот день, за спектакль, за чудесное время в кафе, за прогулку по ночной Москве с брусничным чаем.
...
Когда осенняя грусть захлестывает меня, мы, как всегда неожиданно, встречаемся с М. В кафе с большими окнами на Садовое, с деревянными столами и стульями, запахом americano, бариста - рыжим мальчиком, похожим на ирландца. М. слушает мои рассказы об Италии, о поездке, планы, мысли, я говорю, говорю, а он слушает и улыбается. И от этого хорошо. Когда мы выходим на улицу, я замечаю, как он по-кошачьи слегка прищуривает глаза от удовольствия, вдыхая теплый осенний ветер. В эти дни Москва утонула в тумане, от которого на душе почему-то уютно, и который так мешает просыпаться утром. Осень - его любимое время года, и об этом даже не нужно спрашивать. А сейчас, спустя пару дней, мне кажется, что я тоже люблю осень больше всего. За разноцветье листвы на изумрудных газонах, за горьковатый запах жженого сахара, холодный ветер, за туманы, за домашний уют.
...
Когда уходит П., мое последнее сомнение остается где-то позади. Мы сидим в небольшом кафе с А., потом перемещаемся в Гудман, где пьем красный Карменер и едим настоящий сэндвич. Там нас находит Е. Мы, наверное, в последний раз собираемся за одним столом. Пока П. с Е. болтают, я смотрю на них с другой стороны стола, и невольно грущу по уходящему. Иногда оно становиться ощутимо, утекает меж пальцев, всё больше и больше. Когда Е. уходит, касаясь моей руки, оно разверзается пропастью.

...
Завтра утром - сложные переговоры, а вечером меня ждет зеленохвостый самолет, который через три часа после взлета приземлится в Риме, высаживая меня далеко от всех забот и осенней грусти. Это один из самых незапланированных побегов поближе к Дж., морю, второму дому.