И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 14 апреля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Сейчас эпоха всеобщих расставаний. Кого разлучает жизнь, кого смерть. Это уже становится скучным. Вам не кажется? Сегодня разлука тривиальна, а оригинальна как раз встреча. Она почти как чудо...
(с) Юкио Мисима
(с) Юкио Мисима
вторник, 10 апреля 2012
22:19
Доступ к записи ограничен
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
суббота, 07 апреля 2012
15:10
Доступ к записи ограничен
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 01 апреля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Я разглядываю Италию под густыми сероватыми облаками, скрывшими почти всю страну. После Альп высоченных, со снежными хребтами, аккуратными линиями гребней, разбегающихся в разные стороны, и россыпями домишек в горных долинах, самолет ныряет в облака, режет их острыми крыльями, оставляя рваные ватные края-потоки. Под облаками - зеленые поля, курящиеся трубы, красная черепица. Самолет так плавно касается земли, что у меня перехватывает дыхание.
Автострада кажется единственным реальным потоком, все вокруг утопает в густом утреннем тумане, сквозь который проступают силуэты деревьев, развалин старинных домов.
Мы завтракаем в кафе "Mastroianni" с удобными диванчиками, свежими cornetti и вкусным ароматным cappucino. Каждый раз я понимаю, как мне не хватает в Москве настоящего итальянского кофе. На стенах - черно-белые фото Marcello, красивые сцены из La dolce vita, красавица Сильвия.
***
После полудня солнце растворяет туман и ласково согревает. Мы видим, как Италия утопает в цвету, вишни и деревья с большими нежными цветами стоят, еще не покрытые листвой. Вдоль дорог красуются ярко-желтые и красные кусты. Мы забираемся все выше вверх, в горы. Фумоне приветливо согрет солнцем и не встречает нас пронизывающим осенним ветром и инеем, как тогда в ноябре. Домики по-прежнему вырастают из скалы, старушки из окон смотрят на горы, покрытые снегом, на зеленые поля долин и холмов. До меня доносится запах итальянской весны - свежей травы, солнца, цветущих деревьев, вишен, костров, сжигающих все старое и зимнее.
Старая синьора в маленьком магазинчике продает чудесные керамические поделки и домашнюю Ratafia. Поделками увешаны все стены, их можно разглядывать бесконечно. Это и простые украшение, и чудно сделанные фасады домов, каждый - особенный. Синьора говорит - у каждого из них своя история. Я охотно верю, и даже, кажется, начинаю понимать некоторые. Нам нужно будет приехать сюда снова, чтобы купить один из таким керамических фасадов для нашего дома. Я уверена, что он будет ждать нас здесь чуть позже.
Дж. понимает меня без слов, просто улыбается и едва заметно кивает. Мы берем домашнюю Ratafia, я заглядываюсь на фигурки маленького привидения и синьора рассказывает, что это маленькое, но доброе привидение, которое живет в замке на самой вершине. Она угощает нас большим сладким печеньем с апельсиновым вкусом, которое печет ее дочь.
Я в Италии, и мне здесь бесконечно хорошо.
Мы бродим по каменным улицам, смотрим на распахнутые окна, цветы в горшках и праздничные весенние ленты. На тихой площадке кошка греется на солнце, совсем не реагируя на незнакомых посетителей.
Перед отъездом я в последний раз заглядываю в чудесную лавку у подножия замка. В ней всегда горят свечи и висит бесконечное множество красивейших поделок. Внутри оказывается настоящее волшебство - все поделки сделаны вручную, особенные бомбоньерки, старинные сервизы, подсвечники, пасхальные, рождественские игрушки. В этой лавке можно провести целый день. В дальней комнате обнаруживаю большое Шеффилдское блюдо и серебряный сервиз. После этого я уверена, что здесь творится настоящее волшебство.
Автострада кажется единственным реальным потоком, все вокруг утопает в густом утреннем тумане, сквозь который проступают силуэты деревьев, развалин старинных домов.
Мы завтракаем в кафе "Mastroianni" с удобными диванчиками, свежими cornetti и вкусным ароматным cappucino. Каждый раз я понимаю, как мне не хватает в Москве настоящего итальянского кофе. На стенах - черно-белые фото Marcello, красивые сцены из La dolce vita, красавица Сильвия.
***
После полудня солнце растворяет туман и ласково согревает. Мы видим, как Италия утопает в цвету, вишни и деревья с большими нежными цветами стоят, еще не покрытые листвой. Вдоль дорог красуются ярко-желтые и красные кусты. Мы забираемся все выше вверх, в горы. Фумоне приветливо согрет солнцем и не встречает нас пронизывающим осенним ветром и инеем, как тогда в ноябре. Домики по-прежнему вырастают из скалы, старушки из окон смотрят на горы, покрытые снегом, на зеленые поля долин и холмов. До меня доносится запах итальянской весны - свежей травы, солнца, цветущих деревьев, вишен, костров, сжигающих все старое и зимнее.
Старая синьора в маленьком магазинчике продает чудесные керамические поделки и домашнюю Ratafia. Поделками увешаны все стены, их можно разглядывать бесконечно. Это и простые украшение, и чудно сделанные фасады домов, каждый - особенный. Синьора говорит - у каждого из них своя история. Я охотно верю, и даже, кажется, начинаю понимать некоторые. Нам нужно будет приехать сюда снова, чтобы купить один из таким керамических фасадов для нашего дома. Я уверена, что он будет ждать нас здесь чуть позже.
Дж. понимает меня без слов, просто улыбается и едва заметно кивает. Мы берем домашнюю Ratafia, я заглядываюсь на фигурки маленького привидения и синьора рассказывает, что это маленькое, но доброе привидение, которое живет в замке на самой вершине. Она угощает нас большим сладким печеньем с апельсиновым вкусом, которое печет ее дочь.
Я в Италии, и мне здесь бесконечно хорошо.
Мы бродим по каменным улицам, смотрим на распахнутые окна, цветы в горшках и праздничные весенние ленты. На тихой площадке кошка греется на солнце, совсем не реагируя на незнакомых посетителей.
Перед отъездом я в последний раз заглядываю в чудесную лавку у подножия замка. В ней всегда горят свечи и висит бесконечное множество красивейших поделок. Внутри оказывается настоящее волшебство - все поделки сделаны вручную, особенные бомбоньерки, старинные сервизы, подсвечники, пасхальные, рождественские игрушки. В этой лавке можно провести целый день. В дальней комнате обнаруживаю большое Шеффилдское блюдо и серебряный сервиз. После этого я уверена, что здесь творится настоящее волшебство.
понедельник, 26 марта 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Что-то едва заметное, воздушное, взметнулось на севере, взмахнуло бабочкиным крылом в солнечное небо с белыми уже летними облаками, и мне вдруг стало грустно. Сейчас мне кажется, что я почувствовала что-то невыразимое, щемящее в ту самую минуту. И сидя на горячем камне в уголке между Умбрией и Тосканой, глядя на Север, вдруг подумала о Pennabilli. Сейчас я знаю, что в тот момент он опустел, и бабочки с огромными крыльями уже не кружатся над холмами, замерев и в картинных рамах, тени Федерико и Джульетты не так ярко складываются из голубков. Только солнце всегда будет нагревать тростник, который будет хранить в себе тепло летних дней. Он ушел, взглянул на нас своим мудрым взглядом с грустной улыбкой старого льва из его истории. Он ушел, когда перед моим взглядом расстилался неровный лоскутный ковер Тосканы и Умбрии.
«Io sono soltanto affezionato alla parola. Le immagini che sono dentro la parola sono infinite»
«Non è vero che uno più uno fa sempre due; una goccia più una goccia fa una goccia più grande»
Tonino Guerra
«Io sono soltanto affezionato alla parola. Le immagini che sono dentro la parola sono infinite»
«Non è vero che uno più uno fa sempre due; una goccia più una goccia fa una goccia più grande»
Tonino Guerra
суббота, 24 марта 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Италии обязан я, по крайней мере, тем, что разучился смеяться. Дай бог, чтобы это осталось. (А.Блок)
среда, 14 марта 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
— Можете ли вы, — произнёс наконец индиец, — догадаться, что представляло наибольшую опасность для тех судов, которые в прежние времена плавали из Дании в Транкебар?
Ясон ничего не ответил.
— Самую большую опасность для моряков, — продолжал индиец, — представляли они сами. Мятежи и ссоры между собой.
Я всего лишь нечистый чужеземец. Но тем не менее мне всегда казалось, что именно так следует описывать Европу. Как такое место, где наибольшая опасность для человека исходит от него самого.
П.Хёг
Ясон ничего не ответил.
— Самую большую опасность для моряков, — продолжал индиец, — представляли они сами. Мятежи и ссоры между собой.
Я всего лишь нечистый чужеземец. Но тем не менее мне всегда казалось, что именно так следует описывать Европу. Как такое место, где наибольшая опасность для человека исходит от него самого.
П.Хёг
суббота, 10 марта 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Становлюсь позрачной и хрустально-хрупкой. Холод пронзает в самое сердце, я думаю, что это так похоже на моргульский клинок, осколок которого стремительно приблежается к сердцу. Он заставляет меня чувствовать бесконечную усталость от зимы, напрягать плечи, чтобы вынести все теплые вещи и всю тяжесть мира. И силы уже на пределе, я бегу куда-то по инерции.
Еще чуть-чуть, и раннее солнечное римское утро обнимет меня, окутает еще холодным ветром с гор и моря, и отогреет, подарит сил.
...
Ранним утром на рабочем столе я нахожу цветы, потом дарят еще и еще, - нежные розы, корзинка с герберами и разноцветным буйством тепла и света. Десятки мужских улыбок, они ухаживают, дарят комплименты, заказывают американскую пиццу. Мне хочется оказаться в стороне, чтобы смотреть на них и просто улыбаться, а не сидеть во главе стола.
В моем марте должны быть теплые сумерки, старые фонари и мимозы, подаренные Дж.
Я укутываю цветы так, чтобы они не погибли на морозе, потому что вечер мучительно холоден. Руки застывают без перчаток и почти не слушаются, из-за усталости все движения - slow motion. И если бы не розы, которые хочется спасти, я бы, наверное, осталась прозрачной тенью где-то среди старых улиц и домов.
Еще чуть-чуть, и раннее солнечное римское утро обнимет меня, окутает еще холодным ветром с гор и моря, и отогреет, подарит сил.
...
Ранним утром на рабочем столе я нахожу цветы, потом дарят еще и еще, - нежные розы, корзинка с герберами и разноцветным буйством тепла и света. Десятки мужских улыбок, они ухаживают, дарят комплименты, заказывают американскую пиццу. Мне хочется оказаться в стороне, чтобы смотреть на них и просто улыбаться, а не сидеть во главе стола.
В моем марте должны быть теплые сумерки, старые фонари и мимозы, подаренные Дж.
Я укутываю цветы так, чтобы они не погибли на морозе, потому что вечер мучительно холоден. Руки застывают без перчаток и почти не слушаются, из-за усталости все движения - slow motion. И если бы не розы, которые хочется спасти, я бы, наверное, осталась прозрачной тенью где-то среди старых улиц и домов.
четверг, 08 марта 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Очарована, околдована,
С ветром в поле однажды повенчана.
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина.
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая.
Я склонюсь пред твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотворениями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай мне руки твои полуголые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется,
Отчего же ты плачешь, красавица,
Или это мне только чудится?
(с) Н.Заболоцкий
С ветром в поле однажды повенчана.
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина.
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая.
Я склонюсь пред твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотворениями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай мне руки твои полуголые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется,
Отчего же ты плачешь, красавица,
Или это мне только чудится?
(с) Н.Заболоцкий
суббота, 03 марта 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Солнце льется отовсюду. Я выключаю свет в большой аудитории, чтобы с самого утра видеть его, ощущать его тепло, наблюдать, как белый снег начинает слеживаться и слегка таять на открытых пространствах. Но небо здесь еще холодное, бесцветное, и я даже не знаю, когда оно прогреется и станет ярким. Зимой замерзает и вода, и небо. Они становятся похожего, белесого безжизненного цвета, и люди оказываются внутри глицеринового шарика со стеклянным небом и стеклянной землей, в надежде, что его время от времени будут переворачивать, чтобы падающий снег оживлял стеклянеющие чувства.
Но мартовское солнце дарит надежду. Оно выходит каждый день, заставляя больше улыбаться и думать о весенних радостях. Молодой булочник радуется еще холодному, но утреннему солнцу, молодая девушка открывает дверь молодому булочнику, чтобы тот мог поставить горячий хлеб на прилавок и открыть его для всех желающих раньше времени.
Я улыбаюсь всем - старым трамваям, уголку той Москвы, которая казалась мне уже утраченной, кофейням и пекарням. Трамвай звенит по старым рельсам, а я, повиснув на подножке, вглядываюсь в переулки и улочки, скрывающие в глубине уютные дворы с историями. Мартовское солнце помогает этой иллюзии, усиливая ее, и кажется, вот-вот откуда-нибудь выйдут люди в старинных костюмах, и я буду смущаться их необычной старой манере говорить. Я проезжаю большую библиотеку, куда теперь могу заходить каждый день, фабрики (кажется, я даже слышу стремительную маршевую музыку и стук железа первых рабочих), миную мещанские дома, пробегая взглядом по небогатому, но уютному архитектурному образу, и уже представляю, как зазеленеют и зацветут к моему возвращению старые каштаны и липы.
Но мартовское солнце дарит надежду. Оно выходит каждый день, заставляя больше улыбаться и думать о весенних радостях. Молодой булочник радуется еще холодному, но утреннему солнцу, молодая девушка открывает дверь молодому булочнику, чтобы тот мог поставить горячий хлеб на прилавок и открыть его для всех желающих раньше времени.
Я улыбаюсь всем - старым трамваям, уголку той Москвы, которая казалась мне уже утраченной, кофейням и пекарням. Трамвай звенит по старым рельсам, а я, повиснув на подножке, вглядываюсь в переулки и улочки, скрывающие в глубине уютные дворы с историями. Мартовское солнце помогает этой иллюзии, усиливая ее, и кажется, вот-вот откуда-нибудь выйдут люди в старинных костюмах, и я буду смущаться их необычной старой манере говорить. Я проезжаю большую библиотеку, куда теперь могу заходить каждый день, фабрики (кажется, я даже слышу стремительную маршевую музыку и стук железа первых рабочих), миную мещанские дома, пробегая взглядом по небогатому, но уютному архитектурному образу, и уже представляю, как зазеленеют и зацветут к моему возвращению старые каштаны и липы.
понедельник, 27 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Февраль тянется, как долгие зимние сумерки, что никак не могут закончиться. Мне кажется, снег не перестанет идти никогда.
Матовый густой шеффилдский мед, что стоит в маленькой баночке на моем столе, кажде утро радует глаз, milk and toast and honey, лучик солнца из теплой Страны туманов. Зима не отпускает, она растягивает время, добавляет лишний день, заставляет затянуть пояса, и я начинаю понимать, чувствовать, почему в прошлом жизнь считали веснами.
О. прилетает только на три дня, через два дня она возвращается в старую Англию. Она рассказывает о густых туманах, маленьких pubs, йоркширских пудингах, пронзительно холодных ветрах, о том, как они чувствуют себя свободными, отстаивают права, чтобы защищенную идею воплотили в жизнь, но спустя пару лет. Она говорит о том, как в самом сердце консервативной Англии сносят старинные церкви и школы, и мне становится страшно за Италию. Я вспоминаю о древних городах и Риме, и пишу Дж. "dimmi ch'e impossibile".
Мой февраль покорен Англией, я читаю английские книги, болтаю с Л., О. и К. по скайпу, смотрю фильмы.
Март совсем близко, и мне никуда не деться от английского. Как в тумане.
Матовый густой шеффилдский мед, что стоит в маленькой баночке на моем столе, кажде утро радует глаз, milk and toast and honey, лучик солнца из теплой Страны туманов. Зима не отпускает, она растягивает время, добавляет лишний день, заставляет затянуть пояса, и я начинаю понимать, чувствовать, почему в прошлом жизнь считали веснами.
О. прилетает только на три дня, через два дня она возвращается в старую Англию. Она рассказывает о густых туманах, маленьких pubs, йоркширских пудингах, пронзительно холодных ветрах, о том, как они чувствуют себя свободными, отстаивают права, чтобы защищенную идею воплотили в жизнь, но спустя пару лет. Она говорит о том, как в самом сердце консервативной Англии сносят старинные церкви и школы, и мне становится страшно за Италию. Я вспоминаю о древних городах и Риме, и пишу Дж. "dimmi ch'e impossibile".
Мой февраль покорен Англией, я читаю английские книги, болтаю с Л., О. и К. по скайпу, смотрю фильмы.
Март совсем близко, и мне никуда не деться от английского. Как в тумане.
вторник, 21 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Это море в марте вкусней мартини.
Чайки в раме неба, и мы в картине,
снятой Пьером Паоло Пазолини.
Я не Мартин Иден, но кто докажет,
если солнце — в море, а рама — в саже.
Мы одни с тобою в пустом пейзаже.
(с)
Чайки в раме неба, и мы в картине,
снятой Пьером Паоло Пазолини.
Я не Мартин Иден, но кто докажет,
если солнце — в море, а рама — в саже.
Мы одни с тобою в пустом пейзаже.
(с)
понедельник, 20 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Холода, наконец, отступили, и скоро снег совсем сойдет с зеленых газонов. В прошлом феврале мы грелись на солнце у Капитолия и удивляли римлян легкой одеждой, нам устраивали странный фуршет на ветреной террасе римского университета, мы пили утренний кофе на крыше отеля, и ничуть не мерзли в одежде с коротким рукавом.
Сейчас город все еще сохраняет тихое изумление от лежащего кое-где снега, и кажется, что многие жители хотят сохранить его как можно дольше. А мы уже строим планы на март, я чувствую приближение Весны, и в Chiostro del Bramante открывают выставку, посвященную Miró. Весна, его легкость и невесомость приводят меня в восторг. Я представляю, как мы пойдем на выставку с А. и Дж., пройдемся по их книжному магазину и выпьем кофе или прекрасный горячий шоколад в больших чашках, который умеют делать только там. Я буду смотреть на голубое небо, старую башенку, и слышать, как по пустому двору, вдыхая вздух весны, гуляет призрак старого кардинала.
Сейчас город все еще сохраняет тихое изумление от лежащего кое-где снега, и кажется, что многие жители хотят сохранить его как можно дольше. А мы уже строим планы на март, я чувствую приближение Весны, и в Chiostro del Bramante открывают выставку, посвященную Miró. Весна, его легкость и невесомость приводят меня в восторг. Я представляю, как мы пойдем на выставку с А. и Дж., пройдемся по их книжному магазину и выпьем кофе или прекрасный горячий шоколад в больших чашках, который умеют делать только там. Я буду смотреть на голубое небо, старую башенку, и слышать, как по пустому двору, вдыхая вздух весны, гуляет призрак старого кардинала.
четверг, 16 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Завтра в прошлом, измененном из настоящего,
Перейдя в другое время, в ином режиме
Ты проснешься только частью происходящего,
Никогда не сидевшей справа в его машине.
(с) Кот Басё
Перейдя в другое время, в ином режиме
Ты проснешься только частью происходящего,
Никогда не сидевшей справа в его машине.
(с) Кот Басё
понедельник, 13 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Шаг внутрь, и мне кажется, невероятная какофония звуков обрушится на меня с высокого потолка, заполнит все огромное пространство, и мне некуда будет бежать. Но ничего не происходит, шаг внутрь делает лишь заметными разговоры людей вокруг, чуть в сторону - и они уже почти не касаются меня. Мы похожи на маленьких детей, осматриваем пространство, задрав головы высоко наверх, оглядываемся по сторонам. Мне хочется забыть обо всем, обойти это прозрачное, почти хрустальное здание по внутреннему периметру. Оно светлое, белое, легкое, пронизанное теплым солнцем с оттенками зелени Jardines de Turia и бликами большого фонтана. Внутри огромного холла растут апельсиновые деревья. Я думаю о том, что они удерживают это летящее здание на земле.
Ф.приглашает меня выпить кофе, и мы выбираем тихий столик в углу. Думаю о том, как прекрасно было бы очутиться здесь весной, когда зацветают апельсиновые деревья и их запах разносится по всему залу. Кажется, здесь чувствуется и запах моря. Оно касается здания своими ветрами, как и прежде летящими по руслу реки, превращенной в сады.
Мы проходим в зал, два места в партере, вход свободный. Конферансье - несимпатичная испанка в нелепом зеленом платье объявляет о начале финала конкурса пианистов Jose Roca. Первый конкурсант - красивый кудрявый молодой человек из Бургоса, играет хорошо, мы получаем наслаждение от музыки.
Второй - несуразный мальчик из Малаги. Он ужасно нервничает, это видно по движениям рук, по взгляду. Как только он касается рояля, я забываю обо всем на свете. Он играет, как воплощение бога, я теряю реальность и вижу только, как его длинные пальцы касаются клавиш, как неповторимо прекрасно звучит Бетховен, как преобразился этот мальчик. Теперь я знаю, что это огромное хрустальное пространство создано, чтобы вмещать в себя его музыку, и ей все равно будет тесно, как и мне не будет хватать воздуха. С последней нотой в зале замирает неправдоподобная тишина, это пытка для меня, через мгновения чистота музыки, еще парящая в воздухе, заканчивается, и зал взрывает ее на маленькие острые осколки громом аплодисментов.
Третья конкурсанта - худощавая девушка из России. Это странное совпадение, я смотрю на нее, на то, как она играет в традициях русской школы - "плавные запястья, эмоциональные руки". Есть почти безупречная техника, но нет того, что заставляет замирать от Моцарта, нет того, что захватывает дыхание. Я ощущаю внутри, как зал поддерживает ее, но все еще надеюсь, что победит малагасиец. Каким-то невероятным случаем я оказываюсь, наверное, единственной русской в зале, но не поддерживаю эту девушку. Она побеждает.
Я пишу в своей записной книжке - Juan Miguel Moreno Camacho.
Ф.приглашает меня выпить кофе, и мы выбираем тихий столик в углу. Думаю о том, как прекрасно было бы очутиться здесь весной, когда зацветают апельсиновые деревья и их запах разносится по всему залу. Кажется, здесь чувствуется и запах моря. Оно касается здания своими ветрами, как и прежде летящими по руслу реки, превращенной в сады.
Мы проходим в зал, два места в партере, вход свободный. Конферансье - несимпатичная испанка в нелепом зеленом платье объявляет о начале финала конкурса пианистов Jose Roca. Первый конкурсант - красивый кудрявый молодой человек из Бургоса, играет хорошо, мы получаем наслаждение от музыки.
Второй - несуразный мальчик из Малаги. Он ужасно нервничает, это видно по движениям рук, по взгляду. Как только он касается рояля, я забываю обо всем на свете. Он играет, как воплощение бога, я теряю реальность и вижу только, как его длинные пальцы касаются клавиш, как неповторимо прекрасно звучит Бетховен, как преобразился этот мальчик. Теперь я знаю, что это огромное хрустальное пространство создано, чтобы вмещать в себя его музыку, и ей все равно будет тесно, как и мне не будет хватать воздуха. С последней нотой в зале замирает неправдоподобная тишина, это пытка для меня, через мгновения чистота музыки, еще парящая в воздухе, заканчивается, и зал взрывает ее на маленькие острые осколки громом аплодисментов.
Третья конкурсанта - худощавая девушка из России. Это странное совпадение, я смотрю на нее, на то, как она играет в традициях русской школы - "плавные запястья, эмоциональные руки". Есть почти безупречная техника, но нет того, что заставляет замирать от Моцарта, нет того, что захватывает дыхание. Я ощущаю внутри, как зал поддерживает ее, но все еще надеюсь, что победит малагасиец. Каким-то невероятным случаем я оказываюсь, наверное, единственной русской в зале, но не поддерживаю эту девушку. Она побеждает.
Я пишу в своей записной книжке - Juan Miguel Moreno Camacho.
воскресенье, 12 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Я просыпаюсь от того, что рассеянные через замерзшие окна лучи солнца касаются моего лица. Они совсем холодные, только теплый золотой свет льется на меня, и заставляет улыбаться. Я смотрю на снег за окном, морозный стеклянный воздух, уходящий вверх столбом белый дым, и думаю о Н. и девочках. Хочется отправить им кусочек этого далекого ледяного мира.
Среди утренних сообщений - одно от Н. Я так давно не получала от нее писем, это маленькое волшебство. Когда я дочитываю его до конца, внутри меня сияет солнце, кусочек теплого сонца из далекой Валенсии. Мне хочется ее обнять, поболтать в уютнейшем l'Espresso на La Pau.
Среди утренних сообщений - одно от Н. Я так давно не получала от нее писем, это маленькое волшебство. Когда я дочитываю его до конца, внутри меня сияет солнце, кусочек теплого сонца из далекой Валенсии. Мне хочется ее обнять, поболтать в уютнейшем l'Espresso на La Pau.
понедельник, 06 февраля 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Зима накрывает прозрачным ледяным одеялом, так, что кажется ощутимым запах озона. Я вспоминаю знакомый с детства аромат вымерзжших на морозе простыней. Холодное солнце совсем не греет, и в утренней и вечерней темноте хочется зарыться в теплый плед, и не выходить на улицу до весны. Зимние сумерки похожи на морок - закрадываются в душу и приносят с собой странные болезненные грезы. Дж. обнимает меня, и защищает от тянущихся лоскутов темноты, похожих на всполохи странного огня.
Все засыпает снегом, мягким и сырым. Он накрывает черепичные крыши, оседает на ставнях, укрывает землю, одевает в шапки зеленые деревья. Он приносит непривычное для этих мест нордическое спокойствие.
Перестают ходить поезда, машины не могут выбраться из сугробов. Дж. откапывает машину и смеется, потому что кажется, выехать из двора он сможет только через неделю. В Риме совсем не убрано, люди строят снеговиков прямо на дорогах, играют в снежки у Колизея. Foro Imperiale закрыты, они кажутся невероятными: древние руины, арка, храмы, дорога, - все засыпано белоснежным снегом, и оставлено, кажется, специально, чтобы любоваться со стороны. Руины на Piazza Torre Argentina тоже нетронуты, только то и дело виднеются аккуратные дорожки кошачьих следов и их любопытные глаза. Piazza Navona слепит глаза своей белизной.
Это самая холодная зима за многие годы. Я беру "Набережную неисцелимых" Бродского и слышу, что в Венеции застыли каналы. Она совсем заснула. В Лацио прибывают Alpini, чтобы освободить жителей горных городков и деревушек. Мне хочется оказаться в Fumone, отрезанной снегом от остального мира, чтобы смотреть на укрытую белым покрывалом Италию.
Все засыпает снегом, мягким и сырым. Он накрывает черепичные крыши, оседает на ставнях, укрывает землю, одевает в шапки зеленые деревья. Он приносит непривычное для этих мест нордическое спокойствие.
Перестают ходить поезда, машины не могут выбраться из сугробов. Дж. откапывает машину и смеется, потому что кажется, выехать из двора он сможет только через неделю. В Риме совсем не убрано, люди строят снеговиков прямо на дорогах, играют в снежки у Колизея. Foro Imperiale закрыты, они кажутся невероятными: древние руины, арка, храмы, дорога, - все засыпано белоснежным снегом, и оставлено, кажется, специально, чтобы любоваться со стороны. Руины на Piazza Torre Argentina тоже нетронуты, только то и дело виднеются аккуратные дорожки кошачьих следов и их любопытные глаза. Piazza Navona слепит глаза своей белизной.
Это самая холодная зима за многие годы. Я беру "Набережную неисцелимых" Бродского и слышу, что в Венеции застыли каналы. Она совсем заснула. В Лацио прибывают Alpini, чтобы освободить жителей горных городков и деревушек. Мне хочется оказаться в Fumone, отрезанной снегом от остального мира, чтобы смотреть на укрытую белым покрывалом Италию.
вторник, 31 января 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
Я пересекаю carrer de la Mar (и улыбаюсь, потому что это совсем не море), перехожу через calle de la Paz (улицу Мира), и оказываюсь на небольшой цветущей площади с монументом Альфонсо El Magnanimo. Улицы расходятся почти веером, а к площади примыкает еще один парк, и я никак не могу найти нужную - la Nave. Спрашиваю случайную прохожую, и она проводит меня к входу, по пути мы болтаем о погоде, странах, языках, она когда-то учила русский. Это так неожиданно и славно, что мы обмениваемся парой фраз на русском, а потом желаем друг другу хорошего дня.
Мы выходим вместе с Р, долговязым англичанином, учащимся в последнем классе школы и уже мечтающем о gap year. Спешу распрощаться с ним, потому что я бегу к морю, и мне совсем не нравится непобедимый английский акцент в испанском. Возле Glorieta с ее удивительными огромными деревьями, которые не обхватят и три человека, есть большая автобусная остановка. Я сажусь в нужный автобус, и он везет меня к Malvarrosa. Останавливается на конечной, запрятанной в глубине старого района, среди домов. Море совсем рядом, слышится его спокойный шепот и осенний ветер приносит соленый воздух вдоль по улице с красивым названием Mendizabal, и я думаю о том, что это название очень подходит улице, идущей к морю.
Я закрываю глаза и иду навстречу, расправив плечи. Мы не виделись пару месяцев, я ужасно скучала.
...
Я люблю этот город, пронизанный солнцем, где море всегда рядом, оно чувствуется повсюду.
Каждое утро я вижу голубое небо и теплое ласковое солнце, распахиваю окна в квартире на четырнадцатом этаже с видом на город и завтракаю на террасе, разглядывая маленькие башенки колоколен и голубые черепичные крыши старых церквей и домов. Каждое утро я беру канарский помидор и бутерброды, и иду на море, чтобы смотреть на воду и парусники, на старых рыбаков, нетронутые песчаные узоры.
Каждое утро, улыбаясь, я пересекаю carrer de la Mar (потому что это совсем не море), перехожу через calle de la Paz, и мир царит в моей душе.
...
Мы выходим вместе с Р, долговязым англичанином, учащимся в последнем классе школы и уже мечтающем о gap year. Спешу распрощаться с ним, потому что я бегу к морю, и мне совсем не нравится непобедимый английский акцент в испанском. Возле Glorieta с ее удивительными огромными деревьями, которые не обхватят и три человека, есть большая автобусная остановка. Я сажусь в нужный автобус, и он везет меня к Malvarrosa. Останавливается на конечной, запрятанной в глубине старого района, среди домов. Море совсем рядом, слышится его спокойный шепот и осенний ветер приносит соленый воздух вдоль по улице с красивым названием Mendizabal, и я думаю о том, что это название очень подходит улице, идущей к морю.
Я закрываю глаза и иду навстречу, расправив плечи. Мы не виделись пару месяцев, я ужасно скучала.
...
Я люблю этот город, пронизанный солнцем, где море всегда рядом, оно чувствуется повсюду.
Каждое утро я вижу голубое небо и теплое ласковое солнце, распахиваю окна в квартире на четырнадцатом этаже с видом на город и завтракаю на террасе, разглядывая маленькие башенки колоколен и голубые черепичные крыши старых церквей и домов. Каждое утро я беру канарский помидор и бутерброды, и иду на море, чтобы смотреть на воду и парусники, на старых рыбаков, нетронутые песчаные узоры.
Каждое утро, улыбаясь, я пересекаю carrer de la Mar (потому что это совсем не море), перехожу через calle de la Paz, и мир царит в моей душе.
...
понедельник, 30 января 2012
И тополя уходят - но нам оставляют ветер...
В субботу я принимаю пересдачу экзамена у своих студентов. Почти никого нет - каникулы, морозы, работа, а многие просто сумели сдать. В одной аудитории со мной преподаватель, которого мы ужасно боялись на последнем курсе. Он веселый, но выдвигающий чрезвычайно высокие требования, так, что сдать ему тесту в течение семестра - дело почти невозможное. В наш год экзамен автоматом получили только я и С. Преподаватель болтает со мной, как со старой знакомой, коллегой, предлагает поучаствовать в его пересдаче, покупает мне кофе.
Меня трогают невнятные ощущения неловкости, странности, и одновременной текучести жизни, когда всего пара лет ставит людей в условия относительного равенства, время и факты стирают границы установленной когда-то субординации. Я вспоминаю самые начала учебы, универсальность права и юридические факты, абсолютные и относительные...
И я пишу С., с которым мы не говорили уже целую вечность.
- Принимаю экзамен в одной аудитории с Х. Привет!
- Привет!
какой экзамен?
- У меня - прав.регулир.э и у, у него - исполнительное.
- А я в Ашане затовариваюсь
- Молодец! привет супруге)
...
После этого стало ужасно смешно и одновременно грустно. Жизнь идет и меняет многое, но некоторые люди так и не могут сдать экзамен ей и времени. Я сдала.
Меня трогают невнятные ощущения неловкости, странности, и одновременной текучести жизни, когда всего пара лет ставит людей в условия относительного равенства, время и факты стирают границы установленной когда-то субординации. Я вспоминаю самые начала учебы, универсальность права и юридические факты, абсолютные и относительные...
И я пишу С., с которым мы не говорили уже целую вечность.
- Принимаю экзамен в одной аудитории с Х. Привет!
- Привет!
какой экзамен? - У меня - прав.регулир.э и у, у него - исполнительное.
- А я в Ашане затовариваюсь
- Молодец!
привет супруге)...
После этого стало ужасно смешно и одновременно грустно. Жизнь идет и меняет многое, но некоторые люди так и не могут сдать экзамен ей и времени. Я сдала.